V. Mayakovsky by lifetime and postumous foreign press

Full Text

В.Маяковский, фигура в советской поэзии в достаточной степени грандиозная, чтобы стесниться границами отдельно взятой страны, был хорошо известен иностранной критике. Его тяга ко всему «стоверстому» и огромному подсказала ему необходимость выхода с «комфутскими»[13] идеями на новый уровень их пропаганды - во «внесоветское» пространство, а романтическое мировосприятие поставило новую, этапную в деле построения светлого будущего цель, - донести «новое слово» до «закоснелых капиталистов». Руководствуясь этими задачами, Маяковский в 1922-1924 гг. предпринимает несколько поездок за границу - в Латвию (до 1940-го г. не входила в состав Союза), Францию (Париж) и Германию (Берлин). Итогом первых поездок Маяковского послужило появление очерков и стихов, в основу которых были положены европейские впечатления («Как работает республика демократическая?» (1922); «Париж (Разговорчики с Эйфелевой башней)» (1923)). Париж принимал Маяковского еще неоднократно в течение 1925-1929 гг., и всегда оставался запечатленным в стихах (например, лирический цикл «Париж» (1924-1925)). Интересы Маяковского в области овладения читательским вниманием распространяются в 1925-м году дальше, впрочем, уже освоенной Европы - поэт едет по Америке с циклом выступлений и докладов. Заграничные поездки Маяковского вызывали у него интерес к жизни иностранцев и неизменный восторг по поводу достижений зарубежных техники и архитектуры («Бруклинский мост» (1925)). Однако стремление Маяковского разглядеть несоответствие между внешней роскошью европейских и американских столиц и повседневной жизнью простых рабочих выливалось в критику капиталистического строя, которому неизменно противопоставлялся «справедливый строй» молодого социалистического государства (стихотворения «Барышня и Вульворт» (1925), «Небоскреб в разрезе» (1925). В публичных выступлениях за границей Маяковский также не упускал случая прилюдно заявить о своих советских убеждениях и неприятии западной государственности, якобы делающей жизнь человека унизительным существованием. Столь открыто заявленная позиция противостояния, в свою очередь, вызывала бурную реакцию в иностранной прессе. Отклики на появление Маяковского в том или ином зарубежном городе носили совершенно разный по своей тональности характер: от неприкрытого озлобления до явного восторга. Таковое восприятие было связано с размежеванием западного общества на 3 основные группы по отношению к русскому поэту. Первая группа пребывала в крайней правой оппозиции к Маяковскому, находя пропагандируемые им большевицкие идеи крамольными и предавая его самого, вслед за резкой эмигрантской оппозицией (И.Бунин, П.Пильский, В.Ходасевич), политической анафеме. Так, например, правые польские газеты, по воспоминаниям Дувакина, аттестовали Маяковского как «хулигана от литературы, как поэта-палача, как заговорщика, старающегося внедрить за границей большевизм» [3. Л. 19]. Пугающий образ поэта революции, подрывающего своим появлением спокойное существование капиталистических держав, дополнялся восприятием Маяковского как закоренелого футуриста, причем футуриста «дикого, немножко варварского… Его рисовали как полусумасшедшего, который импровизирует на улицах» (Гуго Гупперт о восприятии Маяковского в Германии [4. Л. 7]). Надо заметить, подобная оценка личности Маяковского, сложившаяся под впечатлением его публичных выступлений, не всегда была «плодом больного воображения» и предвзятости, а находила подтверждение в текстах поэта, поскольку уже при жизни он был переведен на немецкий, французский, английский, польский, чешский, итальянский, испанский, литовский, латышский, китайский, японский, еврейский языки. Отдельными изданиями вышли сочинения Маяковского во Франции, Польше, Чехословакии, Японии и на о. Куба. Поэтому каждый не желавший быть голословным в своей критике мог найти в подтверждение своих слов цитату из напечатанного. Не стоит, однако, понимать позицию правой прессы по отношению к Маяковскому как сплошной негатив, поскольку даже в целом враждебно настроенной печати наряду с нападками проходило явное признание поэтического мастерства Маяковского (например, польские буржуазные журналы, французский журнал «Кайе де Л¢Этуаль»). Это свидетельствовало о том, что Маяковский, воспринимаемый во многом как «полпред Советского Союза», в то же время был фигурой, внушающей уважение к себе как к оригинальному поэту. Вторую группу иностранцев по отношению к Маяковскому составляли люди пера, понимающие фигуру поэта в, если так можно выразиться, «лубочно-декоративном» фольклорном свете. Связано это было с романтическим восприятием поэта как классического представителя «загадочной русской души» в действии, «разгулявшейся» на фоне «необъятной степи» стран и континентов, как былинный Илья Муромец. Перенося богатырскую суть личности Маяковского на современную почву, подобная критика меняла лишь место приложения «силушки немереной» - на фон русской революции, суть же оставалось неизменной. Такое восприятие личности поэта было созвучным мотивам, время от времени появлявшимся в эмигрантской прессе. Однонаправленную, со смещенными акцентами, рекомендацию давал Маяковскому в статье «Нахалкиканец из-за Ташкенту» (1927) П.Пильский: «В своем надутом хвастовстве … размашистом российском удальстве, … Маяковский - живой шарж, карикатура» [2. C. 3]. Ю.Иваск также возводил «левизну» Маяковского-поэта не к политике, а к русской литературе и в частности к фольклору. «Чем-то он походил на Базарова, но с добавкой Франсуа Вийона.., а также на богатыря-задиру Ваську Буслаева», - писал Иваск в статье «Цветаева - Маяковский - Пастернак» в 1969 г. («Новый журнал». Нью-Йорк. № 95 [1. C. 173]). Надо сказать, что в свете оценки Маяковского Пильским возведение к «фольклорной» основе творчества поэта представителями второй группы иностранной критики кажется вполне безобидным. Наконец, третью группу критиков Маяковского за границей составляли соратники поэта-комфута, приветствовавшие Советский Союз и его поэта, - так называема левая пресса. Так, во время поездки Маяковского по Америке в 1925 г. левая газета «Daily Worker» поместила на своих страницах статью «Добро пожаловать, товарищ Маяковский». Восторженное приветствие визитов поэта-глашатая революции в левой прессе сменилось, однако, разнообразием критических отзывов, явившимся вскоре после получения известия о самоубийстве поэта. Подобно тому, как в советской прессе «хор соратников поэта» разделился на два основные лагеря - начавших критику малодушия Маяковского, его неизжитого мелкобуржуазного индивидуализма, и реабилитировавших Маяковского от подобных нападок - в зарубежной прессе одни газеты продолжали называть его «лучшим и известнейшим из пролетарских поэтов» (The New-York Times. New-York. 1930. 15 апреля [5]), а другие начали резкую критику. Так, австрийская «Rote Fahne» (Wien. 1930. 18 апреля [6]) поместила пространную статью «Wladimir Majakowskis Ende», подписанную «Biha», которая по сути отказывала поэту в искренности принятия пролетарской революции, «на службе» у которой он якобы состоял. Причиной этого Biha счел мелкобуржуазную природу Маяковского, не выпустившую поэта из своих «цепких лап»: «Рассудком он понимал революцию … и пытался стать ее певцом, но он не мог встать в ряды тех, кто борется на фронтах социалистического строительства. …У него не хватило сил совершить полную … переоценку … теорий своей радикально-мелкобуржуазной поэзии» [Там же]. По мнению Biha, мещанство, так и не сломленное Маяковским в себе, привело его сначала в «бегство стихом» от жизненной реальности в футуристические «заоблачные далека», а затем и к бегству от жизни вообще: «Он не мог уже поспеть за развитием, темп которого стал угрожать всем колеблющимся». Таким образом, «посмертно» Маяковский в глазах левой западной общественности перестает быть «пролетарским поэтом» и становится «колеблющимся». В пролетарской сути поэта сомневался и некто «G. G.» (Гуго Гупперт? - О.К.). В некрологе Маяковскому, помещенном в «Humanite» от 28 октября 1930 г., этот автор, размышляя над вопросом «Следует ли считать Маяковского действительно пролетарским поэтом?», отвечал однозначно: «Нет» и вслед за советской официозной критикой причислял его к «попутчикам» (в данном случае «G. G.» даже прибегает к советской терминологии) на том основании, что «его поэмы не имеют четко выраженного классового характера» [7]. Если после ухода из жизни поэта левая пресса развенчивала «миф Маяковского», якобы разбившийся о малодушный факт самоубийства, то правая пресса спешила использовать смерть поэта в целях антикоммунистической пропаганды. Так, «Prager Presse» (Прага. 1930. 16 апреля) в заметке «Самоубийство Маяковского» определяет последовавшие одно за другим самоубийства Есенина и Маяковского, этих «двух коммунистических поэтов», как «не каузальное, а феноменальное предъявление» задавленных в СССР прав личности [8]. Отметим, что вышеприведенные отклики из разных лагерей зарубежной прессы на смерть Маяковского, при всей их спорности на сегодняшний день, представляются довольно справедливыми для своего времени, поскольку опираются на действительные факты из жизни и творчества Маяковского. Возмущение вызывают лишь те публикации, за строками которых чувствуется либо погоня за сенсацией, либо равнодушие к личности поэта, выраженное в том, что в ряде случаев авторы статей даже не потрудились проверить действительность излагаемых фактов. Вот, например, строчка из американской газеты «The Star» (Southhampton. 1930. 15 апреля. Ст. «A Poet¢s Suicide» («Самоубийство поэта»): «Он выстрелил себе в голову» [9]. Нью-Йоркская «The New-York Times» от 15 апреля 1930 г. в статье «Mayakovskys end» справедливо сообщает другое: «В.Маяковский … сегодня утром убил себя выстрелом в сердце». Однако после описания данного факта повествуется, что убил Маяковский себя, «вернувшись домой в сопровождении молодой актрисы после кутежа, длившегося всю ночь». Хотя еще чуть далее по тексту сообщается: «Он родился в интеллигентной семье…» [10]. Пышущая злорадством правая «Gazette de Lausanne» (Lausanne. 1930. 22 апреля) в статье с красноречивым заглавием «Самоубийство придворного поэта» помещает сведения о том, что «примкнув к большевистской партии еще до революции, Маяковский принял большое участие в перевороте, специализировавшись на арестах офицеров» [11]. Таким причудливым образом был преломлен тот факт, что сразу после революции Маяковский арестовал одного-единственного офицера - своего непосредственного начальника по автомобильной роте. Мало того, в этой же статье сообщается, что Маяковский, оказывается, «издавал много коммунистических газет»! Думается, что оперирование многими иностранными газетами непроверенными (а подчас и просто вымышленными) фактами из жизни Маяковского может считаться проявлением элементарного неуважения к памяти поэта. Таким образом, можно сделать вывод, что отношение к личности Маяковского в зарубежной прессе было зависимым от политических взглядов рецензентов и степени их предвзятости в отношении «поэта революции». Определенный отпечаток накладывало восприятие критикой советской страны и социалистического строя, поскольку Маяковский чаще всего понимался как полпред Союза, совершающий заграничную поездку с пропагандистскими целями. Отзывы о встречах вследствие этого колебались в своей тональности от восторженных до крайне отрицательных. Помимо политической подоплеки в фигуре Маяковского видели самые разные основополагающие моменты - и загадочность и размах «русской души», и футуристическую суть его поэзии. Эти отклики представляются, тем не менее, имеющими право быть, поскольку в большинстве своем опираются на достаточно тщательный анализ прижизненных переводов Маяковского на иностранные языки. Появившиеся же вскоре после самоубийства поэта сенсационные и противоречащие друг другу в искажении фактов заметки на страницах как левой, так и правой прессы могут считаться демонстрацией возмутительно поверхностного восприятия за рубежом жизни и творчества Маяковского. Однако нельзя не признать, что сам факт повышенного внимания к советскому поэту, «реагирования» на его выступления и произведения за рубежом говорит о значительности творчества Маяковского.

About the authors

Olga Mikhailovna Kultysheva

Nizhnevartovsk State University

Doctor of Philology, Associate Professor at the Department of Philology and Mass Communications Nizhnevartovsk

References

Supplementary files